Как в последний раз (6/7)

Каждый режиссёр, наверное, мечтает снять фильм о своём детстве. Если не о конкретно с ним происходивших событиях, то хотя бы о личном ощущении эпохи, полных светлой ностальгии воспоминаниях. Квентин Тарантино вот, недавно такой опус выдал - и тоже настоял на использовании киноплёнки: мол, современные технологии дух того времени не могут адекватно передать. Валерий Тодоровский к “прошлому в коротеньких штанишках” обращался уже не раз, но выходящая в прокат на год раньше полувекового юбилея секретной эпидемии картина - пожалуй, наиболее личная в его творчестве. Пусть даже сценарий написан совсем другим человеком, а мальчик Валера с характерной родинкой над верхней губой является там глубоко второстепенным персонажем, практически не оказывающего влияния на развитие драматических событий и действия прочих их участников. Так, сторонний наблюдатель, незамутнённым восторженным взглядом взирающий на искры от точильного станка, пыхающего дымом соседского пацана, пузырящийся от воды карбид и женские прелести случайно встретившейся развратницы. Все эти эпизоды в совокупности едва ли потянут и на короткометражку, но достаточно внятно объясняют неуёмное желание урождённого одессита напомнить русскоязычному миру о том, что его родина совсем ещё недавно ассоциировалась отнюдь не с политическими эксцессами.

Как, впрочем, и не со смертельно опасным заболеванием, не раз побуждавшим местные власти наводить чистоту на рынках и в порту, куда со всего мира издавна привозили не только товары из экзотических стран, но и сопутствующую заразу. Сцены прибытия Бориса в город и прогулки его тестя Григория Иосифовича по Привозу живо напоминают начало какого-нибудь триллера типа “Противостояния” или “Эпидемии” - последние часы солнечной безмятежности перед прорывом инферно. Но и это впечатление обманчиво: холера потребовалась не ради привязки по дате или освещении замалчиваемых в советское время катастроф, а лишь как стимул к сбрасыванию героями защитных оболочек, сдерживающих их помыслы оков. Ещё бы: как лучше призвать жить сегодняшним днём, чем напомнить о смертности? Одного трупа в катафалке для этой цели хватает с лихвой, в последующих событиях вибрионы лишь упоминаются изредка, да и то скорее веселят, чем пугают. Как и людоеды из КГБ, кстати - их наличие где-то за пределами уютного дворика (выстроенного, между прочим, полностью в павильоне - да и прочий южноукраинский колорит собирали по Ростовской и Волгоградской областям, вывезти съёмочную группу в настоящую Одессу пару лет назад не представлялось возможным) является фактом неустановленным, этаким бабайкой для патриарха.

Внутренним конфликтам семьи которого и посвящена большая часть экранного времени. Благо у колоритных персонажей Леонида Ярмольника (очень правдоподобного в возрастной роли) и Ирины Розановой (а вот здесь некоторая наигранность ощущается - но я охотно допускаю, что коренные одесситки так себя и ведут: “Весь мир - театр”) семья и впрямь большая, презентативная, и каждая из молодых ячеек общества несчастлива по своему. Их взаимодействие со временем всё больше напоминает разборки в команде Мстителей: каждый поочерёдно стравливается с каждым. Повод найти несложно: от еврейского вопроса до квартирного, от прошлых измен до планов на будущее отделение - двух часов явно недостаточно, чтобы всем этим воодушевлённым перепалкам и отчаянным монологам придать размеренность, уместную хотя бы в условиях ожидания диагноза и вынужденного сожительства. Но центром драмы становится неожиданно именно журналист-международник Борис, долгое время на этом фоне сияющий словно принц среди простолюдинов, пока неизбежно не цепляет - не холеру, нет. А то самое желание хоть раз в жизни сделать, что хочется, без оглядки на окружающих и последствия, словно в далёком детстве, когда на пути к мечте ищут не оправдания, а лишь возможности. И, уже отстояв право побыть большим ребёнком, чья великая сила покрывает великую безответственность, получает финальную порцию мудрости от старого еврея, чья минутка слабости состоялась чуть раньше. Ничего сакрального - банальное напоминание о том, что будущее есть лишь у тех, кто в погоне за радостями дня сегодняшнего не забывает о вероятных горестях дня завтрашнего.