Судьба такая (6/7)

Новая картина Йоргоса Лантимоса, снятая в США и с голливудскими звёздами, была весьма неоднозначно принята как на фестивале в Каннах, так и в прокате. Оно и понятно, ведь обласканный критиками грек решился на смелый эксперимент: поставить перед зрителем вопрос не прямым текстом или ситуацией, а самой формой подачи. И если не разглядеть оный, легко принять “Убийство” за странный хоррор с превратившейся в обнажённую древнегреческую статую Николь Кидман и её коллегами, играющими актёров-андроидов в футуристическом театре, словно вдохновлённом романом “Худеющий”. Собственно, суть загадки поначалу можно углядеть именно в этом: проверить, реально ли мощную мистическую драму изобразить без такого важного и зрелищного компонента, как эмоции. Зачитываемый текст и поступки исполнителей, казалось бы, дают полное представление о том, что должны испытывать участники событий, с какой мимикой и надрывом в голосе должны они излагать свои реплики. Отсутствие же видимых переживаний гнетёт даже больше, чем странные отношения главы благополучной семьи врачей с некрасивым, но очень вежливым подростком Мартином (ирландец Барри Кеоган) без видимой предыстории.

Когда же становится понятно, кем Стивену на самом деле приходится сын его безвременно ушедшего пациента, и зачем так нагнетают атмосферу неотвратимости тревожной музыкой, чересчур спокойные внешне реакции потенциальных жертв на тёмные чудеса способны прочувствовавших весь ужас происходящего и вовсе вывести из себя, что бы там увечные бедняжки не произносили и как бы жалостливо не ползали. Да и внезапно пробудившаяся в учёном муже вера в мифические силы, вынуждающая его проигнорировать очевидные пути размыкания цепочки глаз-за-глаз - уж кому, как не хирургу знать, что между смертью и жизнью есть ещё бесчисленное множество полустанков. Можно даже заподозрить, что прославившийся своими пристрастиями к чёрному юмору создатель просто издевается над доверчивой аудиторией - вроде, о серьёзных вещах ведёт он речь, но с шутливыми в своей абсурдности интонациями.

И вот эта жанровая неровность меня, действительно, до сих пор слегка смущает - для чего Лантимосу, например, понадобилось высмеивать стеснительность подростков вообще и юных дев в особенности касательно признаков взросления, и важны ли для сюжета постельные игры четы Мерфи. И верна ли, в конце концов, моя догадка о смысле столь замысловатой композиции. Ведь неделю после просмотра я и сам готов был назло прелестям 50-летней красотки примкнуть к стану хулителей этой вариации трагедии об Ифигении, а намедни вот осенило, что мог современный Еврипид замаскировать таким нетривиальным способом. Ну, в самом деле - кто тот единственный персонаж, об истинных эмоциях которого мы в итоге не можем судить достоверно, высказывая равновероятные предположения? Герои-то всё поняли, очевидно, хоть и не сразу, а для нас дилемма искусно сохраняется, решаемая лишь по косвенным уликам: воплощение грозной Артемиды требует выкуп за рогатого любимца или всего лишь её покорный и безответный посланник?